Великолепная семёрка

Минувшую пятницу можно смело назвать премиальной. В то время, как в первом павильоне Мосфильма кинематографисты раздавали своего «Золотого орла», в Козицком переулке в  особняке 1777 года постройки, где много лет располагается Институт искусствознания, театралы вручали «Театральный роман». Эта премия, которая замечает и отмечает книги о  театре, стала  десятой.

Именно десять  лет назад эта премия родилась  как ответ  на то, что театральная книга стала уходить на второй план,  что означало одно  — следующим поколениям, интересующимся историей театра, достанется плоское осмысление его бытия и быта. А между тем, у нас есть  сильные авторы — театроведы, балетоведы, критики, журналисты, которые пишут историю сегодня, анализируя  процесс,  исследуют прошлое, разыскивая в архивах уникальные свидетельства. Вот их труды и поддерживает «Театральный роман». 

Надо сказать, что в этом году эксперты и жюри под председательством Константина Райкина  оценили более ста книг-претендентов на  «Театральный роман», а в финалисты вышло всего семь изданий, которые  и  названы лауреатами без разделения на первое, второе, третье и прочее  место. 

Это «Война и мир» Римаса Туминаса. Рождение спектакля» — уникальный документ, сохранивший для нас процесс работы режиссера над его последним спектаклем в театре Вахтангова. Я помню этот сложный и тяжелый выпуск, который в силу обстоятельств каждый день  висел на волоске. А  был год 100 летия театра, и постановка эпопеи Льва Толстого посвящалась именно этой даёт.  Благодаря редактору книги Елене Дунаевой  мы теперь можем проследить за каждым моментом создания театрального шедевра, изучать его по репетициям. 

Захватывающее чтение возникает от двухтомника «Письма в Художественный театр. 1898-1928» (редакторы Инна Соловьева, Ольга Абрамова, Ольга Егошина).

Я утонул в этих двух томах и с наслаждением продолжаю тонуть, читая письма, написанные за тридцать лет разными людьми в Художественный театр, — признался Константин Райкин. — Потому что это чтение рождает массу мыслей о предназначении театра, искусства. И самое главное эти письма —  обратная связь нас  со зрителями. 

Письма в самом деле невероятные — от благодарных, с низким поклоном в пояс (юная ленинградская студентка приглашает Константина Станиславского в гости и торопит, потому что если он летом не приедет, у нее начнётся сессия) до жёстких критических (в «Ревизоре» хороши и декорации, и костюмы, и только одна паршивая овца, которая все портит — Михаил Чехов в роли Хлестакова). Составители двухтомника проделали титаническую работу не только по обработке посланий в МХТ,  но и восстановили, насколько это возможно,  судьбы их авторов, и эти судьбы, как отметила Ольга Егошина, особым светом (комическим, но чаще драматическим и даже трагическим) подсветили эти письма. «И письма и судьбы в нашей книге оказались объединены одним — любовью к театру», — подчеркнула Егошина. 

Собственно так можно сказать и о других книгах-лауреатах этого года — они написаны любовью. И «Театрократия. Екатерина II и опера» (автор-составитель Анна Корндорф), и  исследование  Лианы Гийом « Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета». И полная драматизма «Воркутинская тетрадь Бориса Мордвинова. Записки для сына – будущего режиссера» (составление и послесловие Надежды Мордвиновой). 

Церемония награждения проходила красиво, по театральному: звучала классическая музыка, оперные арии. Эксперты и члены жюри (Марина Тимашева, Марина Токарева, Дмитрий Родионов, Дмитрий Трубочкин, Галина Тюнина) ярко представляли лауреатов. «В СССР литература по театру издавалась большими тиражами. Вот недавно я открыл советский сборник пьес Еврипида — тираж  25 тысяч экземпляров, — сказал Дмитрий Родионов, учредитель премии и главред журнала «Сцена», — то теперь 1000 экземпляров для автора — счастье». Но среди лауреатов «Театрального романа» этого года есть рекордсмен — Николай Цискаридзе, чья книга «Мой театр. По страницам дневника» попал в топ изданий по стране и дошёл чуть ли не до 80 тысяч. Автор идеи и литературного текста Ирина Дешкова помнит как артист в хореографическом классе сидел на первой парте, «а ноги у него были длинные, он не помещался,  и когда я рассказывала что-то он один все время спрашивал: «Это так и было? И это правда?». И что Николай, который не смог присутствовать на церемонии, потому что в этот вечер танцевал «Тщетную предосторожность» в Михайловском театре, страстный  собиратель  всего,  что касается балета: хранит записки, все  бумажки, автографы, письма. 

Я вспоминаю, как в 1995-ом году ко мне в Большом театре подошёл Коля и попросил подписать для него книгу, которая у меня тогда только вышла. «А что писать то тебе?», — спрашиваю. «Вот вы про всех там написали, а про меня —  нет» — «Знаешь, Коля», придёт время, я и о тебе напишу», — пообещала я и дату поставила на книге — 1995 год.  И вот прошло время,  и уже  ни я одна, а мы вместе с ним  написали более тысячи страниц.   Директора редко пишут книги — за многолетнюю историю отечественного театра их раз-два и обчелся. За директорский корпус вступился Кирилл Крок  — его книга «Театр надо любить, причём вопреки» также получила премию «Театральный роман». Кроме того, что это честный рассказ о себе, своём пути от монтировщика сцены до директора крупнейшего академического театра, это ещё и умное пособие для тех, кто решил связать свою жизнь с театром, взвалить на свои плечи не красивую художественную  его сторону, а обеспечивать ее реализацию, порой нервами, кровью. Кто готов пройти путь от маленького администратора до лидера отечественного театрального менеджмента, коим и является сегодня Кирилл Крок. Ну а мне особенно приятно, что я выступила редактором этой книги. 

Источник: www.mk.ru

Шедевры писателя замуровали в стекле

Дом-музей Чехова реставрировали почти пять лет — примерно за такое время в столице успевают возвести небоскреб «Москва-Сити». Когда от нового культурного объекта отхлынула волна внимания прессы и высокопоставленных чиновников (на прошлой неделе в здании на Садовой-Кудринской побывала Ольга Любимова и многие другие), на чеховское «новоселье» отправился корреспондент «МК». И действительно, сейчас в особняке, где были созданы многие произведения классика, можно спокойно походить и приобщиться к тому, что Томас Манн называл «святой русской литературой».

К хорошему люди привыкают быстро. Через год-два никто и не вспомнит, что «Дом-комод» Чехова, где он несколько лет успевал принимать пациентов и в паузах между врачебной практикой создавать бессмертную классику, когда-то разрушался на глазах прохожих. Но обновление снаружи и внутри — это не главное, за деньги любую заброшку можно отстроить и наполнить жизнью. Гораздо более важным мне показалось двукратное увеличение числа выставленных в музее экспонатов. То есть чеховские артефакты не просто вынесли из здания, а после восстановительных работ разместили на витринах, подсвеченных софитами. За счет более продуманной «архитектуры» выставочного пространства его удалось сделать более просторным. Теперь двухэтажный Дом-музей напоминает сумочку Гермионы Грейнджер — он стал почти необъятным. И поэтому стоит совершить методичную и дотошную прогулку от этажа к этажу, от комнаты к комнате.

На входе посетителей ждут «вмурованные в стекло» пьесы Антона Павловича: «Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры», «Вишневый сад» и «Иванов». Стереоскопические иллюстрации являются одновременно метафорой художественного мира и пространства театра. Они на мгновение позволяют занять позицию читателя, пробегающего глазами по строчкам книги, и зрителя в зрительном зале. Сверху над стеклянными картинками-блоками располагаются афиши отечественных и зарубежных театров, где ставили произведения Чехова. (Афиши на иврите и китайском языке особенно умилили.)

Примечательно, что залы упорядочены не только по темам, но и по персоналиям. Здесь представлены «Чеховская Москва» и периоды творчества Сахалин—Ялта—Мелихово, а здесь – гостиная, комнаты Марии Павловны Чеховой, сестры писателя, его младшего брата Михаила Павловича, и личные спальня и кабинет литератора, и все это с антикварной мебелью, посудой, вазами, лампами и настоящим чеховским пианино.

Музей всегда в той или иной степени подглядывание в замочную скважину за жизнью людей прошлого, но в случае с Дом-музеем Чехова это не вторжение в личное пространство, а приобщение. Ассоциация с дверным глазком возникла в помещении, где поставили аппарат, проецирующий на стену фотографии старой, навсегда исчезнувшей Москвы.

Кстати, фотоматериалами чеховский филиал Гослитмузея особенно богат, в том числе семейными, но не только ими. В экспозиции можно увидеть «Аттестат зрелости» Антона Чехова имперского образца и много личных вещей: бумажник, дорожный футляр для мелких предметов, врачебные флакончики и приборы.

А также рукописи рассказа «Невеста», заглавную страницу рукописи «Вишневого сада», отдельные страницы и перо, которым они были написаны, фасадную табличку 1900-х годов (видимо, не с этого дома, так как по этому адресу Чехов жил полутора десятками лет ранее), театральные программки-афишки, обложки журналов с первыми публикациями и прижизненные издания книг.

Всего не опишешь и не покажешь в кадрах фоторепортажа. Это и не нужно — потому что ходить в музеи нужно непосредственно, а не верить пересказу, иначе получится как в анекдоте: «Я Паваротти не люблю, мне сосед напел, это совершенно невыносимо». Мне возразят, что любить историю литературы можно и удаленно. Но хлопоты экскурсоводов: «Ах, мы только открылись, еще даже многое не готово», «А вы были в этой комнате? Я вас проведу», «На этой стене картина Левитана. И вот там — это тоже все Левитан!» — ни с чем не сравнятся.

Источник: www.mk.ru