Руководитель литературно-драматической части «Современника» рассказала о легендарном худруке

19 декабря Галине Борисовне Волчек, легендарному худруку, хранившему театр на Чистых прудах 47 (!!!) лет, исполнилось бы 90. Как ее только не называли в Москве — Волчок, Волчиха, Г.Б., Ребе, Императрица «Современника», и каждое из производных от ее ФИО или само по себе придуманное были в точку как для своих, так и для государственников или бизнесменов, кроме «Современника», никуда больше не ходивших. Такая уж это была женщина, художник, личность, к которой тянулись, желали быть представленными в надежде задружиться. А она, как отдельная Планета, вращалась себе и вращалась вокруг одной точки на карте российской столицы — театра с белыми колоннами у прудов, и жила в нем по своим правилам. Что это были за правила? Об этом мы беседуем с Евгенией Кузнецовой, которая практически 25 лет провела рядом с Галиной Борисовной. Будучи руководителем литературно-драматической части театра, она наблюдала своего худрука по восемь-десять часов ежедневно.

Если любила, назад дороги не было

— Женя, твое эмоциональное впечатление от Волчек, когда ты первый раз пришла в «Современник»?

— Когда я шла к театру по Чистым прудам, то была уверена, что наша встреча с Галиной Борисовной будет эпизодической. Так получилось, что один человек рекомендовал меня Волчек на должность руководителя литературно-драматической части, но я не до конца была уверена — готова ли расстаться со своей предыдущей работой, никак не связанной с театром, к тому же там хорошо платили. И все же пошла, чтобы не подвести того человека, который меня рекомендовал. Но при встрече Галина Борисовна мне показалась очень теплой, родной, очень настоящей — это во многом повлияло на мое решение прийти в «Современник».

— Каковы были правила Галины Борисовны, по которым она жила, а значит, жили или вынуждены были жить все, кто ее окружал?

— Ее абсолютным достоинством и в то же время проблемой для нее же самой было то, что она влюблялась в чужой талант — режиссера, артиста, парикмахера, врача, да кого угодно — профессия и должность не имели значения. Просто беззаветно влюблялась: если любила, то любила, и обратной дороги практически не было.

— И что, не ошибалась?

— Могла, и сильно: до какого-то момента она была в розовых очках. И не один раз.

— И все-таки, с одной стороны, Волчек — режиссер с большим именем, за ней — большая история «Современника» и не одно поколение артистов. С другой — она — женщина, и очень добрая. Как удавалось держать труппу, где работали такие артисты, как Кваша, Гафт, Неелова, Лаврова, Покровская, Казаков, Леонтьев, Ахеджакова и другие крутые характеры? И где надо проявлять жесткость.

— И ей была свойственна жесткость, потому что в достижении цели она всегда руководствовалась тем, что в первую очередь скажет зритель. Что она покажет зрителю как режиссер, и будет ли она им понята. Это еще одно важное ее правило — желание быть понятой. И в достижении этих целей могла быть очень сурова. Но при этом… Все же знают эпизод с Олегом Табаковым, который на выпуске одного из первых ее спектаклей — «Обыкновенная история» — получил инфаркт и слег в больницу. А спектакль-то почти готов, билеты проданы, и был второй исполнитель — Андрей Мягков, Олег Ефремов настаивал, чтобы спектакль выпускал он. Волчек категорически отказалась и полгода ждала Лёлика (так все в театре с первого дня звали Олега Павловича).

Но если кто-то подводил на пути к премьере, она спокойно прощалась с ним. Но прощалась только в том случае, если это был не тот артист, без которого спектакль не мог существовать, как в случае с Олегом Павловичем.

Да, вот вспомнила про суровость и даже жесткость… Не буду называть имя одной замечательной артистки, которая участвовала в выпуске спектакля «Три товарища». То есть она репетировала главную женскую роль, когда основная исполнительница — Чулпан Хаматова — в это время снималась, и большую часть технической работы сделала именно она. Но никогда эта, повторю, талантливая артистка в роли Пат, которую знала и о которой мечтала, не вышла. Ни-ког-да!

— Но почему? Это очень жестоко по отношению к актрисе, честно выполнившей всю черную репетиционную работу за коллегу.

— Потому что для Волчек Хаматова в этом спектакле была идеальной Пат.

— А к пьющим артистам сурова была? Могла простить?

— Смотря кому. Если она понимала, что артист поцелован Богом, то закрывала на его запои глаза. Даже понимая, что в таком случае надо принимать жесткое административное решение, она его не принимала. А когда не была подключена к таланту человека, тут не прощала никогда.

Еще одно правило — она никогда никуда не опаздывала. И даже специально приходила раньше назначенного ей времени и тогда сидела в машине, дожидаясь своего часа.

— А к опоздавшим на встречу с ней так же была требовательна, как и к себе относилась?

— Это зависело от человека: кому-то могла жестко сказать, кому-то прощала. И вообще, прощала все, что угодно, любую сказку, которую тот рассказывал ей, — почему опоздал или опоздала. И неважно, артист то был или не артист. Но терпеть не могла одного — предательства по отношению к делу и осознанного дистанцирования от «Современника». То есть когда человек говорил не «наш театр» и не «наш спектакль», а «этот театр», «этот спектакль», дистанцируясь от того дела, которое они делали вместе.

— А если человек врал?

— Почти всегда знала, что это вранье. Даже от тех, кого она сильно любила. Знала и очень часто прощала.

Машков в Лос-Анджелесе был потрясен

— Как начинался день Галины Борисовны?

— Он начинался со звонка в театр и им же заканчивался. Притом что у нее были друзья, никак не связанные с театром, были увлечения, о которых все знают. Где бы она ни находилась, ее всегда волновало, как прошел спектакль? Даже если играли не ее собственный. Сколько зрителей ушло в антракте? У нее чужих спектаклей не было, и кто бы у нас ни ставил — Римас Туминас, Евгений Арье или молодые режиссеры, — их победы она воспринимала как свои собственные. Однажды Анджей Вайда, с которым она много лет дружила, подарил ей выражение «щедрость таланта». Вот она им сполна обладала, у нее это в огромном объеме присутствовало.

— Как и в чем это выражалось?

— Ну, например, Волчек не любила смотреть кино — в юности, видимо, «перекушала»: отец — известный кинооператор, лауреат Сталинских и Госпремий, в доме на Полянке, где жила семья, были сплошь кинематографисты. И тут, когда все уже посмотрели сериал «Ликвидация» Сергея Урсуляка, всё про всех обсудили, Галина Борисовна на даче со своей помощницей Александрой Михайловной вдруг решила глянуть одну серию и на этом закончить. Но не тут-то было: «Ликвидация» пронзила ее сознание, и она ближе к финалу фильма несколько раз мне звонила и спрашивала: «Кто все-таки предатель?» — «Не скажу», — держалась я. Она досмотрела и начала считать часы, чтобы позвонить Володе Машкову, который в это время находился в Лос-Анджелесе. Она считала часы, чтобы сказать ему, как грандиозно он работает в этом фильме. В тот момент Владимир Львович не был ее другом, хотя они и были знакомы, но он был потрясен ее звонком. Потрясен! А ей необходимо было сказать человеку, как это здорово.

Большое количество людей, я знаю, такую информацию оставляют при себе, даже имея возможность ее высказать, но только не Волчек. Если она видела настоящее, что ее вдохновляло, убеждало, она тут же снимала трубку. Или просто могла позвонить в Израиль Жене Арье и просто сказать: «Жень, была сегодня на «Врагах» («Враги. История любви» — спектакль, поставленный Евгением Арье. — М.Р.). Как же хорошо шел спектакль, как же они играли!».

— А мне вспомнилась одна сногсшибательная история, как однажды Волчек поехала в какое-то село под Самару к женщине, о которой услышала по телевизору.

— Да, это еще тот сюжет. Француженка по имени Жизель после войны оказалась в селе, что в 70 км от Самары, работала там в коровнике дояркой или скотницей. Но ее судьба, история любви, о которой как-то рассказали в программе «Взгляд», настолько потрясла Галину Борисовну, что она сделала все, чтобы встретиться с Жизелью. Специально подгадала встречу под наш очередной приезд в Самару на АвтоВАЗ, где для спектакля «Три товарища» собирали автомобили «Карл» — целая история с ним была.

Помню, мы тогда накупили в магазине кофе (Жизель рассказывала по телевизору, что любит пить кофе, а в сельский магазин его не завозят), еще кучу всяких вкусностей — мы еле от магазина до машины дотянули эти пакеты. В общем, поехали, и когда вошли в ее дом, эта обрусевшая француженка обалдела…

— Жизель знала, кто такая Галина Борисовна Волчек, может, слышала о ней или видела в кино? По телеку же часто показывали и показывают фильмы с ее участием.

— Нет, конечно. У Жизели была сложная жизнь, определенный круг общения, двое детей, мягко говоря, не состоявшихся, со всеми пороками, свойственными русскому человеку, и не очень заботившихся о матери. Она не верила своим глазам, точнее, людям, — что вот они могут так запросто поехать бог знает куда к незнакомому человеку.

Она тихо плакала, только плечи вздрагивали

— Будучи артисткой, после ухода Олега Ефремова во МХАТ вдруг оказавшись руководителем, она продолжала дружить с артистами? Например, Марк Захаров, которого, кстати, в тот же день, что и Волчек, назначили главным режиссером в «Ленком», принципиально в жизни держал дистанцию с артистами. Считал, что дружба в театре мешает творческому процессу.

— Дружила, и всю жизнь — с Игорем Квашой, много лет с Валентином Гафтом, очень долго дружила с Мариной Нееловой. А Алису Бруновну Фрейндлих, которая приезжала в Москву из Питера играть Раневскую в «Вишневом саде», вообще считала одним из главных людей своей жизни. С Товстоноговым дружила, но он не актер, и с его сестрой Нателлой дружила. А последние 20 лет одним из важных людей для нее стал Михаил Куснирович. Его мнение о ее собственных спектаклях для нее было очень значимым. Она была очень естественным человеком — ни капли искусственности, надуманного. И дружила с теми, с кем понимала, что это — дружба, а не какие-то другие отношения. Дружила, но по-своему, с сыном своей первой невестки Тани Цыплаковой — Артемом, хотя тот был не родным ее внуком, но она считала его родным. Галина Борисовна всегда говорила: «Любовь бывает только взаимной, и дружба — понятие круглосуточное».

— Галину Борисовну часто называли Железной Леди. Ты видела ее когда-нибудь плачущей?

— На моих глазах такого не было, но есть известный эпизод, снятый Виталием Вульфом для его программы «Серебряный шар», когда театр гастролировал в Нью-Йорке. После показа на Бродвее ее «Трех сестер» был небольшой перерыв, и ей в театр принесли статью из «Нью-Йорк Таймс». Это была даже не рецензия, а поэма о «Трех сестрах». И, видимо, то колоссальное нервное напряжение, которое у Волчек накопилось до выхода этой статьи, прорвалось у нее слезами. Она тихо плакала, только плечи вздрагивали. Вот этот момент Виталий Вульф заснял за кулисами: как она сидит на какой-то там табуретке вместе с нашей завтруппой Валентиной Яковлевной Фатеевой. Я знаю, что она не хотела категорически этого делать — просто не сдержалась. Она видела, что ее снимает камера, но не остановила съемку.

— Жизнь, отданная театру. Но не могу не спросить — это потому что не было личной жизни? Работа 24/7 у женщин как своего рода сублимация?

— Во-первых, личная жизнь была: Волчек дважды была замужем и плюс одно, как она любила говорить, заблуждение. А во-вторых, когда-то Олег Ефремов говорил о Волчек как о самой идейной в «Современнике». Она действительно была заражена бациллой «Современника», верила в его идею и считала себя, после ухода Ефремова, «приговоренной» к ответственности за нее. И эту ответственность предать не могла.

Волчек не собиралась умирать, у нее был план на ближайшие полгода

— Все, кто знал Галину Борисовну, уверяют, что у нее феноменальная интуиция. Недаром получила прозвище Волчиха. Она говорила о будущем театра?

— Галина Борисовна говорила даже не столько о «Современнике», сколько об институции театра как таковой. Она считала, что доведут театр до полного краха, когда всем будет казаться, что это конец, тупик. «Но все равно, когда случится настоящий крах, — часто повторяла она, — в каком-то подвале соберутся люди и начнут строить свой театр. И тогда все вернется».

А относительно будущего «Современника»… Она была уверена, что молодая труппа — это была ее последняя любовь, которой она очень гордилась, — это и есть будущее «Современника». С этим ушла, и, дай Бог, чтобы ее интуиция оправдалась.

— Но первые годы после ухода Г.Б., скажем прямо, молодая труппа повела себя странно. Это сейчас они могут клясться в любви, посвящать ей спектакль, премьера которого, кстати, состоится в ее день рождения, но слов из истории, как из песни, не выбросишь.

— Я не считаю для себя возможным обсуждать происходящее сегодня в «Современнике», поскольку нахожусь не внутри театра и не очень знаю, что там происходит.

— Но что она говорила о возможном преемнике? Ведь на каждом сборе труппы я, да и другие журналисты, слышали, как она постоянно озвучивала желание найти того, кто примет от нее «Современник». Но при одном условии — он будет жить для театра, как жила она. В последний год жизни называла какие-нибудь имена?

— Она была абсолютно уверена, что у нее есть время, чтобы ответить на этот непростой вопрос.

— Пришло время, я считаю, пролить свет на историю с Виктором Рыжаковым, которого Департамент культуры Москвы в день похорон (!!!) Волчек назначил худруком «Современника». Я помню, как это всех возмутило — что называется, «башмаков не износили». Действительно Галина Борисовна еще при жизни чуть ли не благословила Рыжакова, как он рассказывал, на свое место?

— Я точно знаю, что нет. И он знает, что этого не было. Дело в том, что Волчек не собиралась умирать, у нее был какой-то план на ближайшие полгода, и вообще она думала начать репетировать сразу после Нового года. Я тогда дала ей четыре пьесы почитать, одна ей очень нравилась, и плюс ей принесли пьесу Александра Гельмана «Эйнштейн и Маргарита», которую сейчас с успехом играют Алексей Серебряков с Ксенией Раппопорт. У нее был выбор, она готовилась репетировать, потому что, во-первых, ей стало лучше, и, во-вторых, она наконец приняла тот факт, что из-за больных ног ей придется всегда быть в инвалидном кресле. Как Рузвельт. Я так и говорила ей: «У Рузвельта страна была, а у вас только театр». В общем, она перестала переживать по этому поводу.

Водитель сравнил Волчек с шахтером в забое

— А кроме театра, который жизнь и судьба, в жизни она придерживалась каких правил? Быт, досуг, одежда.

— Во-первых, у нее был изумительный вкус, и она очень любила качественные красивые вещи. И, как мы все знаем, природа не отмерила ей внешней красоты при рождении. Но есть правило: человек до сорока лет выглядит так, как создала его природа, а после сорока все нажитое вылезает наружу. Человек с годами может стать страшилой, а кто-то, наоборот, — расцветает. Вот Волчек ушла красавицей. Она не позволяла себе появляться на публике, даже перед малознакомыми людьми, в неприбранном виде. Ни-ког-да!!!

Она любила радикальную молодежную моду, носила кроссовки, бейсболки, и это ей очень шло. Но категорически не приняла, например, моду на широкие брови и с ужасом смотрела на людей, которые отращивали на лице такого маленького Брежнева. Она считала, что, если в моде широкие брови, это не значит, что они должны быть у всех. Говорила, что надо понимать свое лицо, и научилась его понимать. Не все, что модно, было на Галине Борисовне, а то, что ей подходило из моды, она сразу брала и примеряла.

Но когда Волчек репетировала, наступали моменты, когда ей было совсем не до внешнего вида, она в это время не встречалась ни с кем, кроме тех, с кем делала спектакль. И вот помню, шла репетиция по пьесе Коли Коляды «Мы едем, едем, едем». В один из дней ко мне в театр в гости зашла подруга, которая видела Галину Борисовну только по телевизору. Мы пошли в буфет, поели, выпили кофе, а на выходе, в дверях столкнулись с Г.Б. Она шла в буфет что-то по-быстрому перекусить и была в том виде, в каком не хотела, чтобы ее видели посторонние, — взлохмаченная, в растянутом свитере, который на выпуске спектакля никогда не меняла из суеверия, в растоптанной обуви. Увидев такую Волчек, моя подруга ахнула.

А ее водитель Коля (он устроился в театр как раз на выпуске «Трех товарищей») с разочарованием сказал ей как-то: «Я думал, вы, артисты, красиво одеваетесь, по ресторанам ходите, а вы, Галина Борисовна, тут, как шахтер в забое. Зашли с утра в зрительный зал (на улице птички, солнце, красота), а вышли из театра в темноту». Пойти пройтись по Чистым прудам для нее было исключено. Или ресторан… Она же была гурманом, знала толк в еде как никто, но для нее просто тусовка в ресторане — пустое. Она очень понимала цену времени.

— Последний вопрос. Галины Борисовны нет уже четыре года. Что самое главное ты бы сказала новому поколению о Волчек? За что ей надо поставить памятник и назвать улицу ее именем? Что она сделала для русского театра?

— Старая мысль, что не только основатели «Современника», но целая плеяда артистов 60-х нуждаются в том, чтобы их память была увековечена в городе, для которого они так много сделали, гордостью которого были. Москва строится, и если бы появился квартал, где были бы улицы Олега Ефремова, Юрия Любимова, Галины Волчек и их соратников, это было бы не только уважительно по отношению к ним, но крайне важно для нашей общей истории.

А самое главное, о чем бы сказала новому поколению: первый пункт — стопроцентная искренность по отношению к тому делу, которое она делала, и самоотверженно делала. Второй пункт — за то, что она сорок с лишним лет держала очень высокую планку театра, который любила и который был ее жизнью. Она была убеждена, что русский психологический театр, про который сегодня предпочитают только с иронией говорить, и есть настоящее, подлинное искусство. Она жила с этой верой. И, наконец, третье — не позволила «Современнику», несмотря на все перемены в стране, перестать быть первостатейным брендом. Мы разные проходили этапы, у нас не только победы случались, но она понимала, как вести и куда вести свой корабль. Как оставить позади поражения и двигаться на территорию очевидных побед.

Источник: www.mk.ru